Зачем переписывать историю?

Люди, которые время от времени рефлексируют по поводу истории, вполне вероятно придут к выводу, что история, скорее всего, не наука. А раз так, то и достоверное историческое знание невозможно. Более того, не очень понятно зачем оно вообще кому-либо необходимо. Конечно, существуют аргументы в пользу изучения истории. Но не менее аргументировано мнение, что история вредна. И что — польза или вред — перевесит, вопрос не имеющий, по-видимому, окончательного ответа.

Відео українською https://www.youtube.com/watch?v=CvXgvl8ewoU 

Текст українською https://poltava.to/project/9901/

Но если все так неоднозначно, тогда зачем? Зачем эти мегатонны книг, монографий, исследований? Зачем?

Ответ имеется. Исторические изыскания, интерпретации и реконструкции помогают создавать полезные нарративы. Они предоставляют факты, подтверждения и аргументы в пользу изначально выдвинутого утверждения. А нарративы, в свою очередь, воспитывают, убеждают, мотивируют и организуют общества на выполнение задач сегодняшнего дня. А еще, они формируют идентичность. 

Это настолько общеизвестно и банально, что и доказывать нечего. Каждый из нас знает десятки цитат, мэмов и афоризмов, подтверждающих такой подход. Ну например; история – это политика, обращенная в прошлое. Не слышали? Или, самая непредсказуемая вещь — наше прошлое. Или, люди слепо верят в нарратив и совсем не интересуются фактами. Или, любая история есть прежде всего история времен своего написания. Или, отбор исторических фактов зависит от интересов тех, кто живет в настоящее время. Или, не прошлое определяет будущее, а наоборот. Или, нация — это группа людей, объединенная общим заблуждением относительно своего прошлого. А вот в более лайтовом варианте: история – это конвенция, это некая система договоренностей современных поколений о том, как мы видим наше общее прошлое. Продолжать можно до бесконечности.

И при всем при этом миллионы людей постоянно вопрошают — зачем переписывать историю? Тут остается только развести руками и спросить: «Чувак, ты о чем? Ты правда веришь, что та история, которой тебя учили в средней школе, на самом деле является продуктом объективного исторического исследования, а не очередным вариантом многократно переписанных более старых версий? И что на этом основании она обладает иммунитетом на переписывание. Ты серьезно?»

В защиту подобных утверждений можно сказать лишь одно: практически любой человек, верящий в тот или иной нарратив уверен, что его понимание истории зиждется на объективных исторических исследованиях и на самом деле и является бесспорной исторической правдой. А те, кто проповедуют другую точку зрения, сознательно искажают историю для своих собственных интересов и являются по-этому лгунами и негодяями. Развенчать подобные заблуждения невозможно. Поэтому не буду и пытаться. Лучше развлеку вас некоторыми нарративными историями с короткими комментариями на тему «как это работает»

Для начала два нарратива про левшу. Первый, наверное, многим известен. Англичане подарили царю удивительную механическую блоху - крошечную стальную фигурку, которая могла танцевать. Тульский мастер по кличке Левша, с целью доказать что русские мастера не хуже английских, блоху "подковал". Правда после этого она перестала танцевать, но кого это волнует.

Не нужно быть Сократом, что-бы понять, что по сложности, уровню мастерства, и величию замысла работа Левши просто не сопоставима работой английских мастеров. И не в пользу Левши, понятно. И что, на самом деле, подковав блоху он ее просто испортил. Но кто будет об этом думать? Это же не логическая задача. Это нарратив. Созданный с понятной целью. Доказать, что мол мы не хуже, и порадоваться тому, как мы «уделали англосаксов».

А из этого нарратива возникают стойкие убеждения, что мол если у тебя сломался «Мерседес» и «родная» СТО выставила за ремонт астрономический счет, то не ведись, а езжай в гаражи к дяде Васе по кличке Кулибин. Он его разберет, а потом соберет. Правда останется ведро лишних деталей, но машина поедет. И вообще, «что русскому здорово, то немцу смерть». И не стоит заморачиваться на той очевидной мысли, что эксплуатация автомобиля, из которого изъяли часть деталей, это почти гарантированная смерть не только для немца, но и для русского.

А вот рассказ про другого левшу. Когда-то давно, примерно в 508 году до н.э. этрусский царь Порсенна осадил Рим. Молодой римский патриций Гай Муций решил убить царя чтобы снять осаду. Он пробрался в этрусский лагерь, но по ошибке вместо царя убил писца. Его схватили и потребовали под страхом пыток рассказать о планах римлян. Тогда Муций, чтобы показать свое презрение к боли и смерти, сунул правую руку в жаровню с горящими углями и держал ее там, не выказывая признаков боли. А еще сказал, что за ним последуют еще сотни таких же решительных римлян. Этот поступок настолько впечатлил Порсенну, что он решил заключить мир с Римом. За этот подвиг Муций получил прозвище Сцевола ("левша"), поскольку лишился правой руки.

Этот нарратив ничего не объясняет. Он воспитывает. Доблесть, самопожертвование, патриотизм. И если ты готовишься воевать, то ты должен создать и внедрить в сознание масс широкий нарратив, состоящий из таких и подобных ей историй. И если у тебя получится с нарративом, то вполне вероятно получится и с войной, и с победами. Не даром Бисмарку приписывают фразу: "Войну выиграл прусский школьный учитель" как объяснение победы Пруссии в австро-прусской войне 1866 года.

А вот пример переписывания нарратива. Переяславская рада. Долгое время существовал нарратив о воссоединении двух братских народов. Почему он просуществовал так долго? Да потому что всех устраивал и был для всех полезен. Ну как всех? Для той небольшой часть общества, которая этими вопросами интересовалась. Подавляющей же части населения, состоявшей из крепостных крестьян было не до исторических нарративов.

А почему устраивал? Имперцев потому что обосновывал легитимность владения Украиной. А украинскую шляхту потому, что обосновывал равные права на собственность и карьеру. Мы же не какие-то татары, которых завоевали и поставили в стойло! Мы объединились сами, как равные. И нужно сказать, что права получили. И некоторые сделали отличные карьеры. Безбородько, Паскевич, Разумовский достигли максимально возможного в рамках империи статуса и власти. А Хрущов и Брежнев просто максимального, но в рамках уже империи коммунистической.

А потом пришел 19-й век и начали формироваться нации. А вместе с ними и идеи национального государства и независимости. И нарратив о добровольном воссоединении перестал многих устраивать. Появился другой. Это было не воссоединение, а военный союз. И москва нарушила договор еще до того. как под ним высохли чернила. А потом еще разделила Украину с Польшей. Ту Украину, которую от этой же Польши обещала защищать.

Оба эти нарратива легко доказать, ссылаясь на факты, документы, рассуждения и логику. А вот опровергнуть невозможно. Потому что нарратив, это вопрос веры. И пока существуют группы людей, считающих тот или иной нарратив для себя полезным, они будут существовать и дальше. Оба одновременно.

А вот еще пример смены нарративов. Шотландский историк Нил Фергюсон в своей книге «Цивилизация» сетует на то, что ряд ведущих университетов, начиная со Стэнфорда в 1963 году, прекратили предлагать студентам классический курс истории западной цивилизации. В школах вышел из моды большой нарратив о западном прогрессе. Школьники и студенты изучают “модули”, а не исторический нарратив. От них ждут сочувствия, а не рассуждений о том, почему и как народы попали в соответствующие обстоятельства.

В результате 31 % выпускников не знают где шла Англо-бурская война, 32% уверены, что английскими войсками при Ватерлоо командовал Нельсон, 17% утверждают, что Кромвель участвовал в битве при Гастингсе, а 25 % не способны ответить, в каком веке произошла Первая мировая война. 

Фергюсон считает, что это прискорбно. И я с ним в этом полностью согласен. Но вот вопрос. Конечно приятно считать, что нас, умных, в этом мире только двое — я и Фергюсон. Но очевидно, это не так. И те люди, которые внедряют в сознание масс такое понимание истории, тоже имеют определенные заслуги перед наукой, написали немало книг и пользуются в научном сообществе большим уважением. И тогда почему? А потому, что существует запрос. Потому что ошалев от несчастий, принесенных двумя мировыми войнами, европейцы, почти консенсусом, пришли к выводу, что если желание выжить не полностью атрофировалось, то необходимо срочно снижать уровень агрессии и насилия в обществе и повышать уровень толерантности. А раз так, то и про Гастингс и про Ватерлоо лучше забыть.

Но есть и другой вопрос. Запад, это еще не весь мир. И в другой его части существуют общества, в которых толерантность не в чести, а насилие по прежнему основной способ решения проблем. И столкновение вполне возможно. Понимание этого потихоньку приходит. И в тот момент, когда оно станет преобладающим, вернется нарратив и про Ватерлоо, и про «бремя белого человека», и про битву на Каталаунских полях, во время которой мужественные европейцы разгромили азиатские орды, и про Карла Молота, разбившего арабов в битве при Пуатье.

А если нет, то боюсь, что придет время, когда единственным нарративом окажется следующий: долгие века неверные, в плащах с кровавым крестом на груди, угнетали и грабили детей Пророка. Но, слава Всевышнему, мужественные воины халифата сокрушили богомерзких последователей Шайтана и память о них будет погребена под песками аравийской пустыни. Не хотелось бы.

Ну и напоследок, еще один. 25 августа 1944 года – в день, когда в Париж вошли французские и американские танки, а на крышах еще сидели немецкие снайперы,– генерал Шарль де Голль выступил перед толпой в парижской ратуше. Он начал свою речь со слов: «Париж разоренный! Париж сломленный! Париж замученный!». Это была ложь. Об этом знал де Голль, об этом знал каждый, стоящий в ликующей толпе. 

Первоначально Гитлер планировал сровнять Париж с землей, но затем возникла идея получше. В июле 1940 года Геббельс заявил, что Париж будет образцовым городом, кипучим и веселым, чтобы жизнь под нацистским владычеством выглядела заманчиво в глазах американцев и граждан других нейтральных стран. Немцы сделали Париж роскошным «досуговым центром» для своих военных и чиновников. Вскоре после начала оккупации театры возобновили работу, и залы ломились от зрителей – и французов, и немцев. Кабаре открывались и процветали. Концерты, собирали тысячную аудиторию. Росли продажи грамзаписей американского свинга и в особенности джаза. В общем, не будет преувеличением утверждение, что в первой половине 40-х, Париж был самым кайфовым городом Европы. И да, пока рейх казался тысячелетним, Франция в общем и целом была за Петена. 

И только потом, после поражения Германии был придуман миф о всеобщем сопротивлении и не приятии коллаборантов. По-другому было нельзя, иначе страна снова сама себя разодрала бы в клочья. Этот нарратив вернул Франции определенную репутацию, и позволил гражданам избавить себя и от нестерпимого стыда и от чувства вины. В общем помогло, и страна живет в своей извечной парадигме величия и процветания.

Выждете выводов? Их не будет. Разве что пожелания — больше нарративов хороших и полезных. «Стой, стой! - скажете вы, а что же тогда делать с историческими изысканиями? Они вообще зачем?».Те, которые работает на подтверждение полезного нарратива, очевидно приветствовать. Это понятно. А те, которые претендуют на недостижимую, но такую желанную объективность? И те, которые в погоне за этой самой объективностью способны разрушить важный и полезный нарратив? А я не знаю. Решайте сами!